«Парни наши до книжек не больно охочи: боятся, что голова заболит. Но Зина и газеты читает, и усидчивая. Зря мы её в гимназию не отдали!» Как все циклично! Сегодня молодежь, кажется, с особой силой за свои головы переживает, книжки вообще не в почете. «Иркутские истории», Валентина Рекунова.
Одно слово, барышня!
Елизавета Мартиниановна четверть века прожила в небольшом флигельке на Чудотворской улице. Для двоих он был очень хорош, но со смертью мужа Константина Гавриловича стало очень одиноко. Сын и дочь умерли во младенчестве, и вдова выписала из Енисейска сиротку-племянницу. Мать её, Агриппина, умерла родами, а отец, родной брат Елизаветы Мартиниановны, был женат вторым браком. Дочку отдал без сожаления, но время от времени (раза четыре в год) слал ей денег, так что Маша окончила полный курс гимназии и дополнительный, педагогический класс. То есть могла работать домашней учительницей, а, если повезёт, и в начальной школе.
Ещё на последнем экзамене, довольная ответом воспитанницы директриса Шулепникова сообщила, что в Знаменском начальном училище к новому учебному году освобождается место. Маше не терпелось съездить туда, но Елизавета Мартиниановна не спешила, всё заходила с разных сторон:
— Это правда, что по числу разных школ Знаменское предместье в выгодном положении. Вот давай посчитаем: военно-фельдшерская школа, учительская семинария, трапезниковское ремесленное училище, женское епархиальное, два начальных, мужское и женское, да ещё и третье сейчас возводится. Из педагогов может составиться твой ближний круг, что, конечно же, хорошо, а, быть может, сыщется и супруг.
— А я не буду задерживаться, уроки отведу — и домой.
— В сентябре-октябре утра ещё светлые, да, — продолжала тётушка, — но потом-то до апреля темнота! Страшно мне тебя будет с извозчиками отправлять. Да и разорительно: половина жалования на дорогу уйдёт. Вот если бы квартира была при классах… А?
И на другой же день Елизавета Мартиниановна в новом платье и дорогущей накидке отправилась с Машей на переговоры. Недавно отстроенное училище выделялось среди соседних домов и нарядностью своего костюма, и солидным выражением каменного лица. Оно и внутри было очень хорошо, то есть светло и просторно. Но у квартиры учителя оказался существенный недостаток: она была занята.
— Возможно, к осени освободится? — ещё не теряла надежду Елизавета Мартиниановна.
— В будущем, и не столь отдалённом, может быть… Но никак не менее года придётся ждать.
Тётушка покидала училище огорчённой, а на лице у Машеньки было отчаяние: страсть как не хотелось ей остаться без места.
Взять извозчика сразу не удалось, пошли искать биржу на Якутскую. И за первым же поворотом увидели уличную драку: толпа оборванцев лет с десяти и до двадцати лупцевала друг друга со страшным ожесточением, валялась в пыли и грязи, кричала от злости и стонала от боли! Но ещё страшнее казались смотревшие в окна обыватели: побоище было для них развлечением.
Маша с тётей попробовали вернуться, но туда же повернула толпа — пришлось продвигаться вперёд короткими перебежками. В какой-то момент два сцепившихся парня докатились до них, вскочили; тётушка завизжала, изо всех сил зажмурилась, а Маша онемела от ужаса и широко раскрывшимися глазами смотрела, как большой измазанный кровью кулак сначала отдаляется от Елизаветы Мартиниановны, а потом приближается к ней, и зверь хрипит:
— Ууу, молчи, богадельня проклятая!
Как он мог промахнуться и упасть — об этом ни тётя, ни племянница не подумали даже, а без оглядки бросились на Якутскую, под смех и улюлюканье публики. Смеялись над ними, но смеялись и над Харитоном, «не попавшим в старушку», над всеми ободранными и грязными драчунами, так что и драка в конце концов остановилась. Злость кончилась, выплеснулась, ничего не оставив, и потрёпанные бойцы разбрелись по домам, кажется, целее обычного. Только Харитон неудачно упал, ударившись рукой о камень. Но рука не нога, ходить разрешает — так говорит обычно отец, Фёдор Романович.
В Знаменском пацанов различали не по фамилиям, а по отцам. Говорили, допустим, Сашка Семёнов и Сашка Николаев. Но Харитона Фёдоровым не называли, а прибавляли «не наш» — и всё из-за огромного его роста — как у парней из Рабочедомской слободы. Она по соседству, но так повелось, что все тамошние — верзилы, а знаменские — невзрачные на фигуру, но при этом жилистые. Рабочедомские — пересмешники, даже если пропьются до исподнего, шутки шутят и поют, а кожевенникам до песен ли подле чанов с прокисшими кожами? Оттуда самый короткий путь — до кабака. Кто-то и отливает из чана на улицу — чтобы мол, не одним нам этим дышать. Прежде сходило с рук, но теперь уж не то: холера подступается близко, дума о гигиене вопит, а пуще всех гласные, что построились здесь, в предместье. Они, кстати, осушили все ближайшие улицы, отвели целый дом для народных чтений, привезли лекторов и артистов. Виноватились даже, что раньше до этого не дошло. Но это уж зря: оказалось, что не поздно, а рано: никто на концерты их не пришёл. Не дозрели ещё, а многие и не поверили, что забесплатно пустят. Харитон-то не сомневался, но тоже не пошёл, чтобы не оторваться от своих: у кожевенников так уж заведено: либо ты со всеми, либо же против всех. И живут вместе, кучно, между Ангарой и горой.
На самом берегу селятся кирпичники, шубники и канатчики. А наверху, вокруг госпиталя, — извозчики, плотники, каменщики, чернорабочие и подёнщики. Там лучше чужим не ходить — убить, может, и не убьют, но оберут до последней нитки. Они этого и не стыдятся, а, напротив, почитают за большое достоинство. Если с ними кто-то решится построиться, первым делом ему забор разнесут, да и сожгут как дрова. Тут уж либо съезжать, либо по-звериному огрызаться: слабину-то не простят никому. А наказание примут. Но после всё одно отомстят, и за Якутской заставой обнаружится труп, мужской или женский. Слушать страшно, но уже и привычно. Харитон и сам дерётся без памяти, если не разнимут, может ведь и прибить.
Как стукнуло восемнадцать, обзавёлся он чёрной шляпой и носит по-знаменски — натягивая на лоб. Увидав Харитона, дристун из учительской семинарии сразу даёт задний ход. И не дай Бог попасться ему в глухом переулке: кулаки у всех местных от рожденья тяжёлые, да и полиции по предместьям негусто — один яснопуговичный у Якутской заставы, а другой — у Знаменского моста. А за что так не любят кожевенники семинаристов, об этом Харитон никогда не задумывался. Он и старушку, что давеча подвернулась под руку, окрестил богадельщицей, да чуть ведь и не прибил. То ли Бог отвёл его руку, то ли жалость взяла, то ли загляделся на барышню. Та-то на него как на зверя смотрела — одно слово, барышня. А знаменские девицы ценят силу, пускай и звериную. Потому что свои.
Справочно
Из газеты «Восточное обозрение» от 12.09.1899: «В городскую думу поступило ходатайство мещанки Брюхановой о разрешении устроить движение омнибусов в пределах города. Нововведение давно назревшее и особенно необходимое для недостаточных классов, для которых непосильна существующая извозчичья такса».
Из газеты «Восточное обозрение» от 26.11.1899: Движение двух омнибусов разрешено городской думой Н. Брюхановой по следующей таксе: 1. От Тихвинской площади по Дёгтевской и Троицкой улицам через понтонный мост до монастырской школы в селении Жилкинском, с платою по 40 коп. с пассажира за конец. 2. От Тихвинской площади через Дёгтевскую улицу и понтонный мост до железнодорожного вокзала в Глазковой — по 25 коп. 3. От учительской семинарии в Знаменском предместье по Якутской улице, Знаменскому мосту, Большой, Ланинской и Арсенальской улицам до площади Хлебного базара — по 15 копеек».
Выйти замуж за домик окнами на Ангару
Когда у Башмаковых средний сын женился, Феодосия Иннокентьевна сетовала:
— Богатство к богатству льнёт, а к нашим-то всё бесприданницы прибиваются!
Муж мрачнел, но спокойно ещё возражал:
— Сват слову своему хозяин: ежели обещал дом за Нюшкой отдать, так и отдаст, но не сразу: надо же от квартирантов освободиться, сделать хороший ремонт. Гордей Фомич — мужчина основательный, сколько лет его знаю!
— Чего ж он не поторопится, коли так?
— Да уж подождём, не растаем. Мы ведь ударили по рукам, и на попятный он не пойдёт! — Матвей Илларионович постучал по столу костяшками пальцев, а это был первый знак, что жена переступила черту.
Феодосия Иннокентьевна отступила, и он продолжил, уже примирительно. — Тут давеча подходили ко мне фотографы. Очень им наша усадьба приглянулась: солнца у вас, говорят, ходят по кругу.
— Пол-лета мы от них за ставнями спасаемся, — супруга поморщилась.
Но Матвей Илларионович не позволил себя отвлечь:
— Так чего предлагают-то эти ребята. Берутся они своими деньгами сделать нашему дому второй этаж — под фотографию. А после аренду платить за полгода вперёд. Так мы с тобой под старость-то и на свой флигелёк поднакопим — да и отделимся от молодых.
— А что фотографы-то: так и останутся здесь?
— Одни съедут, другие заедут! Может, и кто-то из наших обучится их мастерству.
— Парни наши до книжек не больно охочи: боятся, что голова заболит. Но Зина и газеты читает, и усидчивая. Зря мы её в гимназию не отдали!
— Женское училище оплатили — разве плохо?! Так что не хуже других. Всё у нас не хуже, чем у других!
…Все планы Башмаковых рухнули в начале весны: Матвей Илларионович услыхал, что в Глазково дёшево отдаются колотые дрова — не удержался, поехал. Вместе с ним подверстался и сват Гордей Фомич. Лёд на Ангаре потемнел, и извозчики почти все разворачивались, но у Башмакова была лёгонькая повозка, а лошадка чуткая и стремительная. Она и полынью, считай, пролетела, и их со сватом выбросила на лёд, а потом уж завалилась назад, и благодарный Башмаков ухватил её под уздцы, потянул с открывшейся вдруг большой силой. От берега было недалеко, и извозчики вытащили всех на берег, но сильно намокший Матвей Илларионович прожил только три дня.
Свата от испуга перекосило, и, хоть после парализация отошла, Гордей Фомич сильно сдал и счёл себя вправе не давать за дочерью дом. Пришлось братьям Башмаковым прорубать у себя второй вход и новые, капитальные перегородки. Каждый получил что хотел, вот только Феодосия Иннокентьевна с дочерью оказались в крохотной комнатушке в одно окно. Пришлось дорубать его до двери и ставить печку.
Вдова надеялась на фотографов, и они, в самом деле, появились к середине апреля. Но братья Башмаковы заподозрили в чём-то подвох — и решительно отказали. Позже фотографы всё же надстроили ателье на 6‑й Солдатской, в доме Шточек, втором от Большой. Зинаида к тому времени проживала в Глазковском предместье — ей пришлось срочно выйти замуж «за скромный домик окнами на Ангару».
На маковку!
Позже Феодосия Иннокентьевна повторяла не раз и с разною интонацией:
— Кто как, а моя Зинаида мужа на крыше нашла.
В тот год первый же майский дождь показал: крыша старенького флигелька, с которого началась когда-то усадьба Башмаковых, прохудилась. Пригласили опытного кровельщика Платона Круглякова, а он взял помощника, Алёшу Маковкина, двадцатилетнего паренька из Глазково. Феодосия Иннокентьевна собиралась вместе с дочкой к Кальмееру — выбрать для Зинаиды два-три летних платья или хоть ткани подходящей купить. А после непременно зайти к одной старой приятельнице, сын которой теперь заканчивал курс в местном промышленном училище и, по слухам, получил уже несколько предложений на разные должности. Зинаиде об этом, разумеется, не говорилось, чтобы не взбрыкнула и не испортила так прекрасно задуманный Феодосией Иннокентьевной план. Сегодняшней встрече в нём отводилось особое место, и для старой приятельницы презент — напоминание об их юности. Но когда Феодосия Иннокентьевна доставала его с антресолей, повернулась неловко, оступилась и сильно подвернула ногу. Пришлось отлёживаться, а Зина взяла книгу и укрылась от солнца в тени старой черёмухи.
Напротив работали кровельщики, очень споро и без всяких там крепких словцов. Старшего она знала давно, а его помощник показался ей очень похожим на отца — такой же лёгкий, открытый, живой. Прислушалась к разговору и поняла, что у парня только начальное образование, да и места постоянного нет; сегодня он к кровельщикам пристегнётся, а завтра к каменщикам. Хоть всё может, и зовут его то одни, то другие, но при этом не входит ни в какой из сословных цехов, а, значит, и денежку получает меньшую — как подёнщик. Да, у такого не заведётся собственной мастерской, даже и самой маленькой. И присматривать за ним надо как за ребёнком, потому что всегда найдутся охотники обмануть, да и сам он будет искать «приключений» — как и её отец, и, может быть, так же нелепо погибнет.
Окончание следует…
Реставрация иллюстраций: Александр Прейс
Свежие комментарии